П. Н. Милюков. История второй русской революции
От автора:
Первый том «Истории второй русской революции» написан очень скоро после описываемых в нем событий. Автор начал работать над ним вскоре после октябрьской революции, заставившей его покинуть Петроград, в конце ноября 1917 г., в Ростове на Дону. Первые три выпуска первого тома были закончены в августе 1918 г., перед переездом автора в Киев. В Киеве пересмотрена и дополнена глава о Корниловском движении, на основании данных, сообщенных А. Ф. Керенским, в его показании о «Деле Корнилова». Из двух глав четвертого выпуска одна (международная борьба за мир) была первоначально написана для невышедшего в свет очередного «Ежегодника» газеты «Речь»; ока пересмотрена и дополнена для издания уже во время пребывания автора в Лондоне. Другая глава—о распаде власти — написана в Киеве летом 1918 года. Предполагалось, что все четыре выпуска тогда же появятся в свет в Киеве, в издательстве «Летопись». Но издательство успело отпечатать лишь первый выпуск без конца, когда (декабрь 1918 г.) Киев был занят Петлюровскими войсками и типография подверглась разгрому. Конец набора первого выпуска и остальная рукопись были уничтожены Петлюровцами, и издание остановилось, Только уже осенью 1920 г. автор получил от издателя, переехавшего в Софию, сохраненную им копию рукописи, с пробелами, пополнение которых в Лондоне оказалось невозможным. Лишь в декабре 1920 г. автор получил доступ к обширной коллекции русских периодических изданий, хранящейся в Musee de la guerre в Париже. При помощи этого материала пропуски восстановлены и полный текст «Истории» приготовлен к печати.
Автор назвал свой труд «Историей», хотя он хорошо сознает, что для истории революции в строгом смысле время не скоро настанет.
Выбирая это заглавие, он хотел лишь сказать, что его цель в этой книге идет дальше личных «Воспоминаний».
Для воспоминаний, предназначенных для немедленного опубликования, время также не наступило. Действующие лица описываемой эпохи еще не сошли со сцены, вызванные их деятельностью чувства еще далеко не улеглись, их интимные мотивы не сделались достоянием гласности. При этих условиях, вводить читателя в интимную атмосферу событий, доступную только для их непосредственного участника, показалось бы и нескромно, и чересчур субъективно.
«История» ставит себе иную задачу, чем «Мемуары». Она принципиально отказывается от субъективного освещения и заставляет говорить факты. Факты подлежат объективной проверке, и поскольку они верны, постольку же бесспорны и вытекающие из них выводы. Историк по профессии, автор не хотел и не мог подгонять факты к выводам; наоборот, он принимал выводы из фактов, как нечто бесспорное, хотя бы эти выводы и противоречили настроению того момента, когда переживались события и писалась «История».
Другой вопрос, насколько самые факты известны и насколько они собраны с надлежащей полнотой, чтобы позволить определенные выводы. Не может быть сомнения, конечно, что дальнейшее накопление и изучение фактов оставит далеко позади предлагаемый первый опыт их предварительной установки. Но автор льстит себя надеждой, что при этом не очень изменятся намечаемые им выводы. Сравнительно с своими преемниками он находится в выгодном положении непосредственного наблюдателя и свидетеля событий. Он знает о них часто больше, чем говорят известные до сих пор факты, и в самой группировке фактов уже дает известный комментарий к событиям.
Вообще, фактическое изложение не составляет главной задачи автора. Читатель не найдет в этой «Истории» описания памятных ему, быть может, «великих дней» революции… Он найдет здесь не столько картины и краски, сколько руководящие линии, основные штрихи рисунка. Анализ событий с точки зрения определенного понимания их был той основной целью, которая собственно и побудила автора взяться за составление «Истории». Из рассказа, несомненно, вытекал определенный политический вывод.
Так же ли бесспорен этот вывод, как положенное в его основу фактическое описание? Три года, истекшие со времени описанных событий уже дают возможность некоторой проверки. На первый взгляд может казаться, что «История» этой проверки не выдержала. Тот же угол зрения, под которым произведен в ней анализ событий 1917 года, перенесенный на события 1918 — 1920 годов, оказался бы, несомненно, неверным и односторонним. «История» проследила последствия коренных ошибок тактики, сделанных господствовавшими за этот промежуток умеренными социалистическими партиями. Более правые течения, сменившие их в период гражданской войны, несомненно, руководились уроками неудач 1917 года. И, тем не менее, их тактика, выведенная из этих уроков, кончилась, в свою очередь, катастрофой конца 1920 года. Сам собой возникает вопрос: не являются ли выводы из ошибок 1917 года неверными и односторонними, если даже и противники этих ошибок, принявшие их во внимание, не спаслись от провала?
Ответ на этот вопрос довольно прост. В 1918 — 1920 г. г. не только были избегнуты ошибки 1917 года, ошибки нашего левого «интеллигентского» максимализма. Были сделаны новые ошибки, противоположные прежним, — ошибки правого максимализма. Указать на первые — вовсе не значит рекомендовать вторые. Таким образом, события 1918 — 1920, приведшие к неудаче антибольшевистской военной борьбы, не могут служить доказательством нам. Анализ событий 1917 г., сводящихся к неудаче социалистической революционной тактики, был неверен.
Это — просто два разные круга явлений, к объяснению которых должны быть приложены и две-разные мерки. Во втором томе «Истории», когда он будет написан, читатель встретится с анализом ошибок правого максимализма, который, однако, вовсе не будет исходить из предположения, что ошибки левого максимализма были указаны неправильно.
Один вывод, однако, несомненно вытекает из сопоставления одних ошибок с другими. Если ясное представление о старых ошибках не помешало людям, которые их прекрасно видели, впасть в новые ошибки противоположного характера, то это, очевидно, должно побудить их относиться вообще несколько скромнее к чужим ошибкам. Приходится, вообще, внести некоторую поправку в наше представление о пределах возможности для индивидуальной человеческой воли управлять такими массовыми явлениями, как народная революция. Мы указали в конце первой главы (стр. 34), что будущий историк отнесется к волевому элементу революции иначе, чем современный исторический деятель. На правах последнего мы отмечали ошибки буржуазных вождей «революционной демократии» в первом том «Истории». Мы отметим с таким же правом ошибки наших военных вождей и их правительств во втором томе. Но уже вступает в силу, с завершением того и другого цикла событий, право «будущего историка» искать объективных причин тех и других «ошибок» и показать, почему, при данных обстоятельствах, те и другие оказались неизбежны.
Еще другая поправка вытекает из вывода, что революционный процесс вышел более стихийным и менее сознательным, чем хотелось бы непосредственным деятелям революционной эпохи. Если роль вождей в событиях оказывается менее активной, то за то должно быть сильно исправлено и ходячее представление о пассивной роли инертной массы Масса русского населения, казалось, действительно только терпела. В первой главе мы указали на причины этой пассивности, заложенные в нашем прошлом. Но, обозревая теперь весь процесс в его разных фазисах, мы начинаем приходить к выводу, что терпение масс, все же, не было вполне пассивным. Массы принимали от революции то, что соответствовало их желаниям, но тотчас же противопоставляли железную стену пассивного сопротивления, как только начинали подозревать, что события клонятся не в сторону их интересов. Отойдя на известное расстояние от событий, мы только теперь начинаем разбирать, пока еще в неясных очертаниях, что в этом поведении масс, инертных, невежественных, забитых, сказалась коллективная народная мудрость. Пусть Россия разорена, отброшена из двадцатого .столетия в семнадцатое, пусть разрушена промышленность, торговля, городская жизнь, высшая и средняя культура. Когда мы будем подводить актив и пассив громадного переворота, через который мы проходим, мы, весьма вероятно, увидим то же, что показало изучение великой французской революции. Разрушились целые классы, оборвалась традиция культурного слоя, — но народ перешел в новую жизнь, обогащенный запасом нового опыта и решивший для себя бесповоротно свой главный жизненный вопрос: вопрос о земле. Если из мрака небытия, в котором мы погребены под обломками великих руин, нам удастся зафиксировать эту светлую точку вдали, то это соображение поможет излечить самый упорный пессимизм, и, быть может, внушит отчаявшимся и тонущим, каких теперь так много, — желание жить дальше, чтобы работать для родного народа на новом пути, избранном им самим.
