Артур Рэнсом — английский журналист, писатель, разведчик. Первое посещение Рэнсомом России состоялось еще в 1913 году, и после трех месяцев в Санкт-Петербурге визиты стали регулярными; с ноября 1915 года постоянно работает в России как корреспондент Daily News (и одновременно — как сотрудник MI5). Рэнсом входил в ближайшее окружение вождей большевиков, участвовал в разборке секретного архива российского МИД, интервьюрировал Ленина и Троцкого. В октябре 1919 года именно через Рэнсома советскому правительству было передано от Эстонии тайное предложение о перемирии. По поручению большевиков вывозил контрабандой алмазы для поддержки иностранных коммунистических партий.

От автора: я прекрасно понимаю, что в этой книге есть материал, который будет неправильно использован дураками, как белыми, так и красными. Это не моя вина. Моя цель была узко ограничена. Я старался путем бесхитростной записи разговоров и увиденного дать материал тем, кто хочет знать, что делается и думается в Москве в настоящее время, и требует чего-то большего, чем сообщения из вторых рук о совершенно не относящихся к делу злодеяниях, совершаемых то одной, то другой стороной, а часто ни одной, ни другой, а безответственными негодяями, которые в естественной суматохе величайшего в истории нашей цивилизации потрясения то тут, то там временно выходят из-под какого бы то ни было контроля.

Книга не является пропагандой ни в каком смысле этого слова. Для пропаганды, для защиты или нападения на коммунистическую позицию необходимо знание экономики, как капиталистической, так и социалистической, на которое я не могу претендовать. Очень часто во время революции мне казалось трагедией, что ни один англичанин, должным образом подготовленный в этом отношении, не находился в России, изучая гигантский эксперимент, который мы, как страна, позволяем проводить, но не изучаем. Я сделал все, что мог. Я, можно сказать, подошел к происходящему настолько близко, насколько может подойти любой иностранец, не являющийся коммунистом. Но меня не покидало горькое чувство, что те возможности для учебы, которые я для себя создал, пропали даром, потому что я не мог передать их другому англичанину, чье образование и воспитание позволили бы ему использовать их лучше, полнее. Такому человеку также не составило бы труда получить те возможности, которые открылись передо мной, когда я, благодаря настойчивости в поисках, преодолел враждебность, с которой столкнулся вначале как корреспондент «буржуазной» газеты. Такой человек может быть сейчас в России, потому что коммунисты относятся к войне не так, как мы. Немцы еще год назад вряд ли позволили бы союзной комиссии приехать в Берлин для изучения характера и деятельности самодержавия. Русские же сразу же с готовностью откликнулись на предложение Бернской конференции принять партию социалистов, большинство которых, как им было хорошо известно, уже высказали свое осуждение. Далее, соглашаясь на это, они добавили, что с такой же готовностью примут следственную комиссию, посланную любым из «буржуазных» правительств, находящихся с ними в состоянии войны.

Я уверен, что в Англии найдется немало людей, которые гораздо лучше меня поймут всю тяжесть революции, которая в этой книге представлена весьма несовершенно. Я повторяю, что не моя вина, что они вынуждены довольствоваться глазами и ушами невежественного наблюдателя. Несомненно, я не задавал тех вопросов, которые задали бы они, и считал интересным и новым многое из того, что они считали бы само собой разумеющимся.

Книга не имеет определенной формы, кроме той, которую ей придает более или менее точное следование хронологии в изложении увиденного и услышанного. Она слишком неполна, чтобы я мог назвать ее дневником. Думаю, я мог бы сделать его вдвое длиннее без повторений, и я совсем не уверен, что, выбирая в спешке между тем и другим, я не опустил многое, что можно было бы с пользой заменить тем, что здесь изложено. Здесь нет ничего о моей беседе с пленными английскими солдатами, ничего о моем посещении офицеров, заключенных в Бутырской тюрьме. Ничего не сказано о чуме тифа и гриппа, об отчаянном положении народа, подвергшегося такому посещению и не имеющего возможности получить из-за границы простейшие лекарства, которые он не может изготовить у себя дома, и даже анестетики, необходимые для раненых на всех границах своей страны. Я забыл описать балет, который я видел за несколько дней до отъезда. Я ничего не сказал о разговоре с Элиавой* о планах России относительно будущего Туркестана. Я мог бы назвать еще десятки других упущений. Судя по тому, что я прочитал после возвращения из России, я полагаю, что люди сочтут мою книгу очень бедной в том, что касается ужасов. Здесь нет ничего ни о красном терроре, ни об ужасах с другой стороны. Но за бедность описаний зверств мою книгу будут винить только фанатики, поскольку только им нужны доказательства прошлых ужасов для оправдания новых.

Перечитав свою рукопись, я обнаружил, что она на удивление скучна. Единственное, что мне хотелось бы передать в ней, кажется, как-то ускользнуло. Мне хотелось бы объяснить, чем революция привлекательна для таких людей, как полковник Робинс и я, далеких по происхождению и воспитанию от революционного и социалистического движения в наших странах. Конечно, никто из тех, кто мог, как мы, наблюдать за людьми революции вблизи, ни на минуту не мог поверить в то, что они являются простыми платными агентами той самой власти, которая более всех других представляла собой оплот, который они стремились разрушить. Мы знали о несправедливости, допущенной по отношению к этим людям, чтобы побудить нас выступить в их защиту. Но было и нечто большее. Было ощущение, от которого мы никак не могли отделаться, — творческого усилия революции. Было то, что отличает творческих людей от других художников, — живое, животворящее выражение чего-то доселе скрытого в сознании человечества. Если бы эта книга была точным изложением моих собственных впечатлений, то все те будни, сплетни, ссоры, споры, события и переживания, которые она содержит, должны были бы быть поставлены в один ряд с той необыкновенной жизненной силой, которая упорно сохраняется в Москве даже в эти мрачные дни неустроенности, разочарования, моровой язвы, голода и непрошенной войны.

Шалва Зурабович Элиава — в 1919 году Член Реввоенсовета Южной группы Восточного фронта, Реввоенсовета Туркестанского фронта, Председатель Комиссии по делам Туркестана ВЦИК и СНК РСФСР.

INTRODUCTION: I am well aware that there is material in this b ook which will be misused by fools both white and red. That is not my fault. My object has been narrowly limited. I have tried by means of a bald record of conversations and things seen, to provide material for those who wish to know what is being done and thought in Moscow at the present time, and demand something more to go upon than secondhand reports of wholly irrelevant atrocities committed by either one side or the other, and often by neither one side nor the other, but by irresponsible scoundrels who, in the natural turmoil of the greatest convulsion in the history of our civilization, escape temporarily here and there from any kind of control.

The book is in no sense of the word propaganda. For propaganda, for the defence or attack of the Communist position, is needed a knowledge of economics, both from the capitalist and socialist standpoints, to which I cannot pretend.

Very many times during the revolution it has seemed to me a tragedy that no Englishman properly equipped in this way was in Russia studying the gigantic experiment which, as a country, we are allowing to pass abused but not examined. I did my best. I got, I think I may say, as near as any foreigner who was not a Communist could get to what was going on. But I never lost the bitter feeling that the opportunities of study which I made for myself were wasted, because I could not hand them on to some other Englishman, whose education and training would have enabled him to make a better, a fuller use of them. Nor would it have been difficult for such a man to get the opportunities which were given to me when, by sheer persistence in enquiry, I had overcome the hostility which I at first encountered as the correspondent of a “bourgeois” newspaper. Such a man could be in Russia now, for the Communists do not regard war as we regard it. The Germans would hardly have allowed an Allied Commission to come to Berlin a year ago to investigate the nature and working of the Autocracy. The Russians, on the other hand, immediately agreed to the suggestion of the Berne Conference that they should admit a party of socialists, the majority of whom, as they well knew, had already expressed condemnation of them. Further, in agreeing to this, they added that they would as willingly admit a committee of enquiry sent by any of the “bourgeois” governments actually at war with them.

I am sure that there will be many in England who will understand much better than I the drudgery of the revolution which is in this book very imperfectly suggested. I repeat that it is not my fault that they must make do with the eyes and ears of an ignorant observer. No doubt I have not asked the questions they would have asked, and have thought interesting and novel much which they would have taken for granted.

The book has no particular form, other than that given it by a more or less accurate adherence to chronology in setting down things seen and heard. It is far too incomplete to allow me to call it a Journal. I think I could have made it twice as long without repetitions, and I am not at all sure that in choosing in a hurry between this and that I did not omit much which could with advantage be substituted for what is here set down. There is nothing here of my talk with the English soldier prisoners and nothing of my visit to the officers confined in the Butyrka Gaol. There is nothing of the plagues of typhus and influenza, or of the desperate situation of a people thus visited and unable to procure from abroad the simplest drugs which they cannot manufacture at home or even the anaesthetics necessary for their wounded on every frontier of their country. I forgot to describe the ballet which I saw a few days before leaving. I have said nothing of the talk I had with Eliava concerning the Russian plans for the future of Turkestan. I could think of a score of other omissions. Judging from what I have read since my return from Russia, I imagine people will find my book very poor in the matter of Terrors. There is nothing here of the Red Terror, or of any of the Terrors on the other side. But for its poverty in atrocities my book will be blamed only by fanatics, since they alone desire proofs of past Terrors as justification for new ones.

On reading my manuscript through, I find it quite surprisingly dull. The one thing that I should have liked to transmit through it seems somehow to have slipped away. I should have liked to explain what was the appeal of the revolution to men like Colonel Robins and myself, both of us men far removed in origin and upbringing from the revolutionary and socialist movements in our own countries. Of course no one who was able, as we were able, to watch the men of the revolution at close quarters could believe for a moment that they were the mere paid agents of the very power which more than all others represented the stronghold they had set out to destroy. We had the knowledge of the injustice being done to these men to urge us in their defence. But there was more in it than that. There was the feeling, from which we could never escape, of the creative effort of the revolution. There was the thing that distinguishes the creative from other artists, the living, vivifying expression of something hitherto hidden in the consciousness of humanity. If this book were to be an accurate record of my own impressions, all the drudgery, gossip, quarrels, arguments, events and experiences it contains would have to be set against a background of that extraordinary vitality which obstinately persists in Moscow even in these dark days of discomfort, disillusion, pestilence, starvation and unwanted war.

Arthur Ransome.